- 1024px
- 1280px
«Писателю в тюрьме сидеть не надо»
Эдуард Лимонов - культовый писатель и оппозиционный политик, автор скандальных книг и лидер Национал-большевистской партии. Прошлым летом он вышел на свободу, после того как два с лишним года провел в местах лишения свободы. Встретиться с Эдуардом Лимоновым и выяснить, кем же он сам себя считает - политиком или писателем, - оказалось непросто. Лимонов переносил встречу и, как сказал человек, договаривавшийся об интервью, страшно нервничал и боялся провокации: «Все зависит от впечатления, которое на него произведешь». Встреча была назначена у входа на станцию метро, но Лимонов, пока его появления ждали с одной стороны, появился совершенно с другой, в сопровождении двух рослых телохранителей. Возможно, если бы на встречу не пришла юная девушка-фотограф, Лимонов вовсе отказался бы от интервью. После знакомства и рукопожатий все уселись в черную «Волгу» и через пятнадцать минут оказались в большой квартире с минимумом мебели: стеллаж, несколько полок которого занимают книги самого Лимонова, письменный стол, кресло, на которое накинут красный флаг с серпом и молотом. В этой квартире, снятой Национал-большевистской партией для своего лидера, ЭДУАРД ЛИМОНОВ беседовал с корреспондентом «КС» СЕРГЕЕМ САМОЙЛЕНКО о политике и литературе, о тюрьме и свободе. - Вы человек, способный на неожиданные поступки, - известный писатель, оставивший литературу, занявшийся политикой, возглавивший партию... - Я человек, которого хотят опять посадить. - Что, уже? - Я знаю это абсолютно точно. Меня предупредили, что могут подбросить какую-нибудь дрянь. А поскольку предупредили люди очень серьезные, то сейчас я жду, что произойдет дальше. Деятельность организации после моего освобождения из тюрьмы усилилась, и это вызывает опасения у властей. - Существует устойчивое мнение, что в России писателю надо посидеть в тюрьме, хотя бы немного. После почти трех лет тюрьмы согласны ли вы с этим? - Я думаю, что никому сидеть не надо. Это жутко. Зачем это? У меня были тяжелые статьи УК, составляющие в совокупности двадцать пять лет. Вот прокурор читает: «Десять лет по статье 205». А я сижу и думаю: «Уже достаточно...» И сижу с каменным лицом, не двигаюсь: надо думать о зале, на меня же смотрят. Понимаете, те люди, которые сейчас предлагают ввести пожизненное заключение за терроризм, никогда в тюрьме не были, ничего о ней не знают, не понимают, какие это бездны. За десять лет у человека глаза становятся пустыми. Через них насквозь смотреть можно, пейзаж рассматривать. А тут: статья 208 - четыре года. Незаконное приобретение оружия - восемь лет. Потом еще три года. В общем, та-та-та-та, путем частичного поглощения, четырнад-цать лет строгого режима. - Страшно стало в этот момент? - Как вам сказать. Я как-то держался, сидел ведь уже третий год. Но четырнадцать лет - это не три. Что тут говорить. Нарушения психики наступают, говорят, через три года. Так что не надо писателю сидеть в тюрьме. Я сочувствую всем - и олигарху Ходорковскому тоже. Ничего хорошего в тюрьме нет. Это я так со-здан, что стал в тюрьме ближе к вечности. Я смог преодолеть эту ежедневность жизни, всю эту баланду, всю эту дрянь... У нас законы принимают люди, которые не имеют представления ни о преступлении, ни о наказании. При советской власти таких больших сроков не было. - Тюрьма - это только отрицательный опыт? - Можно, конечно, рассматривать это и как школу. То, что тебя не ломает - делает сильнее. Знаете, после этого по-иному смотришь на жизнь. - А что меняется? - Кажется несерьезным то, что происходит с людьми на воле. То же самое, только в меньшей степени, происходит и после фронта. Приезжаешь после этой резни, бойни - и видишь, что все облегченное, все несерьезное. И ты относишься к людям, как к неразумным, тупым, медленным существам. Так и после тюрьмы. Едешь в автозаке по саратовским улицам, смотришь через щель - кто-то пьет пиво, ходят девушки... Понимаете, у меня, когда я освободился, вообще ничего не было - ни вещей, ни квартиры. Сохранились кольца и часы - потому что сдавал на хранение. - А нет желания «лечь на дно» и прекратить всю политическую деятельность? Чтобы опять не потерять свободу. - Что делать! Я и так стараюсь меньше участвовать в деятельности партии, в принятии решений. Литературой, в традиционном смысле этого слова, последние пятнадцать лет уже не занимаюсь. Сейчас я открываю рот только тогда, когда мне есть что сказать. Занимаюсь политикой. Это такое же пассионарное занятие, как написание стихов. - То есть стихов сейчас вы вообще не пишете? - На протяжении последних лет - очень мало. Обратился к этому занятию только в тюрьме. Я и за литературой сейчас не слежу. Если мне издатели приносят какие-то книги, то прочитываю. - А прозу вы сейчас не пишете? - Вы знаете, эссеистика - тоже художественный жанр. «Книга воды», которую я написал в тюрьме, - книга художественная, лирическая. Но от жанра так называемого романа я действительно отказался. Последнее, что я написал в этом жанре в девяностом, если не ошибаюсь, году - «Иностранец в смутное время». Да я, собственно, никогда и не писал традиционных романов. Но потом отказался от этого вообще. Я понял, что это архаичный жанр. Сейчас то, что я пишу, ближе к философии. Недавно вышли две книги эссе, написанных в тюрьме: «Контрольный выстрел» и «Русское психо». В книге «Другая Россия» много чаадаевщины, отрицания устоявшихся предрассудков и понятий, касающихся России. Чтобы страна стала другой, надо осознать пороки и недостатки. Что толку бить себя в грудь и кричать: «Мы святая Русь!» Мы больше похожи на Русь сатанинскую. Если посмотреть на нашу пенитенциарную систему, на тюрьмы и лагеря, на нашу милицию - то это точно Русь сатанинская. Нужно честно говорить себе об этом. Тот, кто говорит честно, не безнадежен. - Многие считают, что «Это я, Эдичка» - ваш лучший роман. - Знаете, у меня сложные отношения с этой книгой. Я когда-то ее так дерзко написал, а потом она стала вредить моей политике, всему. Когда я ее писал, то находился в другом мире, в мире развитого сознания, в мире с некоторой вседозволенностью. А когда я оказался в России, меня стали попрекать этой книгой. И когда стал заниматься политикой, мне немало из-за этой книги досталось. - Так вы теперь жалеете, что написали ее? - Нет, не жалею. Я написал мощную книгу, впоследствии написал другие, еще сильнее. Как случилось, так и случилось. Но если бы ее не было, это избавило бы меня от многих неприятностей. Она и сейчас продолжает усложнять мою политическую жизнь. Хотя книга очень серьезная, вышедшая за пределы русской литературы. Общечеловеческая книга. - Вам шестьдесят один год - не чувствуете возраста? - Пока нет. В лагере я отказывался выходить на работу, и ничего со мной не могли сделать. Мне как раз исполнилось шестьдесят, и я стал требовать, чтобы оформили пенсию. Оформлять начали, но не успели. На свободе пенсионером я себя не чувствую. У меня в роду все долгожители. Прабабка до ста четырех лет дожила. Была здорова, но упала в погреб и не смогла оправиться. Есть семейный анекдот, как она вместо вина чернил выпила... - А как вы насчет выпить? - Я? Да я все время пью. - Может, немного виски, «Джонни Уокера»? - А у вас есть? Давайте, только по чуть-чуть, и чтобы подчиненные не видели. Источник: Креативное обозрение на idea.ru